— Думаю, ждать.

— Ждать чего?

— Пока продастся наша обувь.

— Ты в своем уме? Продаваться она может неделю, а может месяц. И на какие шиши прикажешь мне здесь сидеть? Не пора ли наконец пустить в ход деньги твоего брата? Ты, если мне не изменяет память, обещал часть из них занять мне по приезду.

Какое там занять! Я словно в параллельную реальность угодил.

Лепетов, не поднимая головы, сумбурно забормотал, что, да, был такой разговор, но в первую очередь он должен деньги брата обернуть, а потом уже из полученного занять мне, а если он теперь мне что-то даст, то немало потеряет в обороте.

Я ушам своим не поверил!

— Ну и заявочка! Ты хоть сам-то понял, что сказал? понял, что делаешь?

— А что не так? — вскинулся Лепетов. — Бери Романовы деньги, крути, как бы ты свои крутил.

Я встал на дыбы:

— С какой стати я буду кому-то что-то крутить? Мне что, больше заняться нечем, как наращивать кому-то капитал, взамен получая жалкие отбросы, которые пойдут только на хлеб и на воду! Давай мне, как было договорено, взаймы, а если хочешь, покупай на оставшиеся то, что я куплю.

Такой вариант Лепетова не устраивал.

— Фиг с тобой! — сказал я. Больше делать мне нечего, как для кого-то расходовать свой нюх, интуицию, сноровку и здоровье. — Тогда верни мне мое, вложенное в Первомайске, и я поеду домой. Бог с ними уже: с обратным билетом, постелью и едой в поезде.

Лепетов как и не слышал, о чем я говорил.

— Когда я езжу, никогда ни постель не беру, ни ем, голодаю для разгрузки, для здоровья.

— Какого, к черту, здоровья! — взвинтился я. — Ты только посмотри на себя: лежишь по утрам труп-трупом, чуть ли не стонешь. Мыслимое ли дело: постоянно просыпаться с головной болью! И это, когда тебе нет еще и тридцати! Да ты просто идиот, сам себя гробишь и закапываешь!

— Нет, ты не прав, нужно ограничивать себя.

— В чем? — опять вспылил я. — В чем ограничивать? Плевелы жарить, как это делаешь ты, и есть их каждый день?

— Тут ты тоже не прав. Я ем самую разную пищу: пшено, пшеницу, отруби, вермишель.

— А яйца, помидоры, огурцы, молоко, сыр, мясо, наконец?

— Ну ты и извращенец, — ухмыльнулся Лепетов.

— А ты сумасшедший, — бросил я ему. — И сам не понимаешь, что творишь. Я посмотрел в свое время на наших однокурсников. Они тоже ничего не ели, экономили, язву наживали, а потом им по трети желудка вырезали…

— Ладно, ладно, не ругайся, — пошел он на попятную. — Давай завтра съездим в Лух, может, там что-то из нашего ушло. И дам я тебе, как обещал, взаймы, но в Первомайске выручку отдашь Роману.

— А кому бы я ее еще отдал?!

Я поостыл, но в душе все кипело. «Прохвост: юлит, как лиса, которой прищемили хвост, — подумал я, садясь за стол рядом с Лепетовым. — Дать бы в морду, да уйти, но куда пойдешь?»

— Давай так: возвращаешься утром с работы, и сразу же едем в Лух. Потом закупаемся на Романовы деньги и вырученные в Лухе, если таковые будут, я беру обратный билет и уезжаю — ты тут и без меня справишься. Подобьем бабки по телефону, вечером я всегда дома. И больше, пожалуйста, без сюрпризов!

Вскоре Лепетов снова ушел на смену. Вернувшиеся мальчишки долго не засиживались, растеклись по своим постелям. Я лег на кровать Лепетова. Нужно будет, не затягивая, съездить на железнодорожный вокзал и заказать обратный билет из Москвы. До Москвы из Иванова проще добраться автобусом.

В Лухе кое-что из привезенного нами ранее на самом деле продалось. На радостях, что, наверное, мне все-таки что-то да причитается, я стал на обратном пути в автобусе подсчитывать выручку (с математикой у меня всегда дела обстояли лучше, чем у Лепетова), которая, если перевести по текущему курсу рубли на гривны, действительно получалась неплохой.

Я ловко разбил всю сумму на положенные по договоренности проценты и показал Володьке. Тот, увидев, что цифры несколько высоковаты (в его понимании, хотя не получалось и пятиста рублей навара, но в нашем незавидном положении это было немыслимое), тут же заюлил, засуетился и выдал целую тираду, смысл которой я даже не хотел воспринимать. Лепетов настаивал, чтобы гривны, за которые был куплен товар, они не переводили обратно в рубли по курсу, а считали номинал один к одному равным рублю.

— Не понял! — вспылил я. — Ты хоть соображаешь, что делаешь: пренебрегая курсом, ты урезаешь большую часть нашей прибыли и почти в полтора раза уменьшаешь мою долю!

— Да, — невозмутимо ответил Лепетов, как будто ничего критического не произошло, — но я ведь уменьшаю, как ты правильно заметил, и свою! Я обещал Роману прокрутить его деньги и слово свое сдержу. Я брата не кину.

— Крути, — не утихал я, — зачем только со мною так: паскудно. На что мне рассчитывать, если каждый раз ты будешь придумывать новые выверты? на что жить?

— Но я ведь живу, терплю…

— Ничего себе, ты терпишь! — опять возмутился я. — Это же твой брат, твоя кровь!

Лепетов заерзал, запыхтел, отвел глаза, пробормотал:

— Ладно, извини. В последний раз. Клянусь.

Я с разочарованием посмотрел на Лепетова, тот не отрывал взгляда от подернутого инеем окна.

«Да, — подумал я, — сволочью ты все-таки оказался, Лепетов, хоть мы и дружили с тобой с самого детства, не один пуд соли вместе съели. Видно, сильно изменился». Хотя что я, собственно, мог в Лепетове за последние годы заметить, если тот приезжал на родину раз или два в году. Какие перемены, если разговоры велись все больше о книгах, а душа-то вон где оказалась. Хотя я мог, наверное, предполагать подобное и раньше. Но только со временем все проявляется ярче и отчетливее.

В каком классе мы с ним тогда были? Кажется, в пятом или шестом — наши портфели точно были большими и тяжелыми. Мы с Лепетовым шли после обеда в школу — учились тогда во вторую смену. Шли